Николай Леонов - Исповедь сыщика [сборник]
Гуров уже несколько месяцев как бросил бесполезную борьбу с курением, вытащил сигареты.
Хорошо, никто ничего не знает, но мастодонт вправе без объяснений потребовать у руководства: мол, дайте по соплям бывшему менту, прикажите не лезть в чужой огород — у меня там лилии растут. Такую команду дать просто, непосредственно через Орлова. И Петр ничего бы спрашивать не стал, и я бы брызнул в сторону. Но такой команды нет, а фантазии у Гурова больше, чем нормальному человеку отпущено, во много раз больше. И на основе фантазии прекращать работу нельзя. Спецслужба могла защитить своего человека, не расшифровывая его перед Гуровым. Не защищает — значит, нечего мямлить и вперед! Но почему Еланчук заговорил о раскаянии, которое ожидает Гурова? Несерьезно, недостойно профессионала. И зачем он спохватился, что сказал лишнее, и потупился, довольно некстати упомянул о своих девочках-двойняшках? А если Еланчук не из нашей конторы, а из Интерпола?
Гуров приспустил стекло, выщелкнул на улицу окурок, вспомнил, как возмутился такому поступку немец, инспектор Дитер Вольф, матюгнулся и в добавление к окурку плюнул в окно. Вроде полегчало, и Гуров выехал со двора и направился в прокуратуру.
Еланчук избегал заходить в кабинет Валентино, но пришлось, и теперь гэбист-разработчик сидел в шикарном кресле, вертел между пальцами стакан с виски, однажды пригубил, а так как не пил, не знал, что со стаканом делать: поставить его было некуда, а если на западный манер опустить на пол, то шеф может не понять; нервы же у него и без того расшалились. Валентино не кричал, нормально говорить не мог, поэтому шипел. Еланчук терпеливо слушал, в суть не вникал, зная, что ничего толкового шеф предложить не может. Он ругал последними словами Гурова и в принципе справедливо — сыщик вел себя наинаглейше. И если он, явившись без приглашения, хотел вывести шефа из себя, то справился с поставленной задачей блестяще.
— Я тебе говорю, запомни мои слова, — Валентино поднял палец. — Я убью его. Не прикажу убить, а сделаю это сам, обещаю.
— Не надо, — тихо возразил Еланчук, с трудом выбрался из низкого бархатного кресла и поставил стакан на край стола.
— Очень надо! Никогда! Никто! Не смел так разговаривать с Валентино!
— Он не знал, кто вы такой.
— Назвал по имени-отчеству и знает, что я хозяин фирмы…
«Он знает о тебе значительно больше», — хотел бы сказать Еланчук, но ответил иное:
— Гуров — сыщик, ему положено.
— А чего он вцепился в мою татуировку? Мало мы глупостей делаем в детстве?
— И в отрочестве, и до гробовой доски… — философски заметил Еланчук.
— Какое право он имеет отнимать оружие у охранника?
Даже у Еланчука терпение имело предел, и гэбист ответил резко:
— Человек, который может отнять оружие, имеет право его отнять.
— Рука руку моет, волк волка не хватает за горло — то-то ты тянешь…
Телефонный звонок прервал Валентино.
— Да! — сказал он в трубку, голос у него звучал спокойно, даже мягко. — Да, господин Смых. — Он усмехнулся, протянул трубку Еланчуку. — Айн момент, — и сказал: — Букву «ж» им не осилить.
Еланчук начал разговор по-немецки, затем перешел на английский, закончив разговор, пояснил:
— Господин не представился, сказал, что имеет для тебя маленький сувенир, хотел бы передать лично, но в гостиницу не приглашает, предлагает встретиться в баре.
— Ты знаешь в каком?
— Естественно. — Еланчук взглянул на часы. — Поехали, я тоже приглашен. Прибывший гость знает тебя в лицо.
— Мне не хватало, неужели они пронюхали, что… А! — Валентино махнул рукой. — Поехали!
Бар был самый обыкновенный, таких сегодня в Москве не счесть. За стойкой женщина, возраст которой можно определить, либо проверив документы, либо после вскрытия, в общем — лет двадцать пять или пятьдесят, кому как нравится. Маникюр, губная помада, тушь, крем, пудра, прическа, улыбка, равнодушный взгляд — остальное под стойкой, потому не видно. За спиной барменши ряды бутылок, сплошь иностранных; может, бутылки и протирали, но точно — не сегодня. Из стройных рядов барменша бутылки не берет — несколько рабочих пузырьков у нее на столе, под руками. Вы можете заказать любой коктейль, какой выговорите, и получить его довольно быстро, выпить и нести личную ответственность за результат. Опытные люди пьют «Абсолют»: бутылка известная в лицо, вкус изучен досконально, так что с содержимым не балуются даже самые отчаянные хозяйки.
Пять круглых столиков, тяжелых и устойчивых. Стулья полегче; ими швыряются редко, в таком заведении легче выстрелить, что и случается. Завсегдатаи — утром торговали овощами, цветами или фруктами, случайные гости здесь не задерживаются. Попадаются заблудившиеся иностранцы, которых легко отличить по улыбкам. Почему они все улыбаются, доподлинно не известно, существует предположение, что улыбку у них вызывает мысль, что здесь им не жить и завтра они улетят домой.
В общем, бар как бар. Раньше называли «забегаловкой», сменили этикетки, названия, один раз подмели, в ценники подсыпали горсть нулей — вот, пожалуй, и все перемены. Почему заморский гость решил встретиться именно здесь, ни Еланчук, ни тем более Валентино, который чужих языков не знал, не спросили. Не такое было у них сегодня положение, чтобы задавать дурацкие вопросы. Им сказали, куда и во сколько прийти, — они прибыли, заняли столик в углу, за соседним разместилась охрана. Практически тут же вошел и посланец, сел за их столик уверенно, слово «водка» произнес грамотно.
Еланчук сразу понял, что гость ожидал их на улице, проверил — не привели ли они кого с собой, прошел следом, теперь почти не сводит взгляда с входных дверей. В отличие от российских парламентариев речь иностранца была предельно проста и доходчива. Он, Джон Смит, считай, Петя Иванов, в Москве проездом и согласился выполнить просьбу своего знакомого и передать несколько слов господину… Кивок в сторону Валентино. Если товар не уйдет из Москвы в течение трех суток, будут применены штрафные санкции в размере десяти процентов в день от стоимости товара. С ним, Джоном Смитом, разговаривать бессмысленно, он ничего не знает и знать не желает.
Закончив монолог, он поднялся, кивнул, хотел уйти, но ведь инородец, не широкая русская душа, выпил рюмку водки и удалился.
— Паскуда, — Валентино проводил его взглядом. — Мог бы сказать и по телефону, не тащить в этот хлев. — Он тоже выпил, взглянул на Еланчука. — Что ты, мудрец, думаешь?
— Мудрец не говорит, что думает. — Еланчук хотел пошутить, но, взглянув на шефа, понял свою ошибку, быстро продолжил: — Оцениваю сложившуюся ситуацию как паршивую. Кто-то катит на вас, то есть на нас. Посланец напуган, считает, что мы под наблюдением, сейчас бегает в метро, проверяется.
— Нда… Ты мне о нем толкуешь… Меня интересует наше положение. Главное, что делать?
— Вопрос не нов, не мы его задали первыми. — Еланчук употреблял множественное число, подчеркивая, что не устраняется. — Под нами, в непосредственной близости сидит агент, и каждый наш шаг, каждая ошибка на верхах известны. Ошибок мы совершили достаточно…
— Только не говори, что ты предупреждал…
— Я и не говорю.
— Так думаешь! Ты, умник, считаешь, что если бы я тебя послушался и сообщил, что товар в Москву прибыл, но на нашем пути встал мент, и поэтому рабочий канал доставки следует перекрыть, так было бы сейчас легче?
— Было бы честнее, главное, твой шеф тебя бы понял.
— Честно, не честно — в нашем бизнесе никто не понимает.
— Плохо. Думаю, что неверно. Я мало знаю о вашем бизнесе, но то, что знаю, свидетельствует — именно честное слово лежит в основе вашего дела.
Еланчук замолчал, хотя мог бы сказать значительно больше. Он не сомневался: гнев «центра» вызван не задержкой товара, наверняка такие случаи время от времени происходят. Кто-то подсиживает шефа, сообщил, что он сгорел, засветился, не сегодня-завтра будет арестован. Каждая секретная организация готова вынести любые материальные потери, без радости, естественно, и с соответствующими санкциями к виновным, — все что угодно, только не провал звена.
Еланчук посмотрел на шефа без особой жалости, тотчас понял, что не прав, так как сам прикован к шефу намертво, практически они одно целое. Он напряженно думал, пытался найти выход. Ситуация просчитывалась сложно, требовались максимальный покой и время; очень мешал мужчина, сидевший за стойкой, который якобы флиртовал с барменшей, а она его якобы поощряла. Мужчина был одет в обычную кожаную куртку, джинсы и кеды, на запястье цепочка, модно небрит, словом — ковбой, почти такой же, как все остальные. Но Еланчук чувствовал, что ковбой — не как все, абсолютно другой, и дело не в пистолете, который бугрил куртку под мышкой, — пистолетом нынче никого не удивишь.
